Николай Васильевич улыбнулся:
— Верно, мой хороший человек!
Я же обещал вам, что приеду,
Даже время указал: в обед. —
Дочь вздохнула: — И пришел к обеду
С опозданьем на семнадцать лет…
Он собрал морщины возле глаз
И сказал: — Мы шли к огромной цели,
Но не все в дороге разглядели.
Что ж, не раскисать же нам сейчас!
Что скрывать: куда как горько было
Знать, что зря нагрянула беда.
Только верь мне: ленинская сила
Нас не покидала никогда!
Завтра точно жди меня к обеду.
Утром мне вручают партбилет.
Что глядишь? Теперь-то уж приеду!
Ни на миг не опоздаю. Нет!
Дел у нас теперь невпроворот.
Даром, что ли, мы с тобой Ершовы?
Завтра ж из райкома на завод.
Отдыхать? Забудь ты это слово!
Кстати, вот что я хотел спросить:
Ты теперь ведь не Ершова, знаю.
Ну а он? Как он-то хочет жить?
Ты прости, коль что не понимаю.
Про него ты только намекнула.
Мой характер — все сносить молчком.
Что ж, вы разошлись или подуло
Просто в сердце зимним холодком?
Дочь качнула тихо головой
И оказала, отстранись от света:
— Он для нас совсем теперь чужой.
Был и нет… И кончено про это.
— Ну, а вдруг (ты потерпи немного),
Вдруг потом развеется гроза? —
И, как в детстве, ласково и строго
Посмотрел ей пристально в глаза.
— Жизнь сложна: порой одно лишь слово —
И от всех барьеров только след…
Вдруг, представь, увидитесь вы снова.
Сердце дрогнет? Дрогнет или нет?
И отметил с гордостью невольной
В синем взгляде легкий блеск свинца.
Да, такая, пусть ей очень больно,
Твердой быть сумеет до конца!
— Знаешь, папа, да, меня тревожит
Мысль о встрече где-нибудь в пути…
Ну а сердце… Кто ж предвидеть может,
Как оно начнет себя вести?
Только нет, не жду я переменьы.
Наша встреча? Есть ли в ней нужда?
Впрочем, он и сам-то в эти стены
Не придет, пожалуй, никогда.
Глава XI ТРУДНЫЙ РАЗГОВОР
Но он пришел. Негаданно, нежданно…
Войдя, смутился, робко помолчал…
Потом спросил Галину Николавну
И в дверь жены чуть слышно постучал.
Она сидела с кипою тетрадей
Перед столом, не поднимая глаз.
И шум услышав, молвила не глядя:
— Вам перцу, тетя Шура? Я сейчас!
А возле шкафа над солдатским строем
Пыхтел малыш. Его малыш. Его!
И так вдруг захотелось взять героя,
Прижать к себе, и больше ничего…
Как все нелепо! Мирная картина:
Жена и сын! И не его семья…
И, вновь взглянув на тоненькую спину,
Он тихо молвил: — Галя, это я…
Она не ожидала этой встречи!
И точно от внезапного толчка,
Он видел, как спина ее и плечи
Вдруг, покачнувшись, дрогнули слегка.
И все же, если честно говорить,
Об этом часе думала Галина.
Пусть с ней расстался. Но не может быть,
Чтоб не пришел он посмотреть на сына!
Ведь сколько раз бессонными ночами
Она решала, как себя держать.
Во что одеться? Что ему сказать?
И долго воспаленными глазами
Смотрела в ночь, в заснеженную даль,
Боря в душе обиду и печаль.
На все: на труд и на улыбки даже
У хрупкой у нее хватало сил.
Все было ясно, как кивнет, что скажет,
Но время шло, а он не приходил.
А жизнь вокруг бурлила, клокотала,
Сережка рос веселый, озорной.
И боль ее сдавалась, отступала,
Сменяясь на спасительный покой.
И вот сегодня точно выстрел грома
Былое вдруг плеснул через края —
Раздался голос близкий и знакомый,
Сказавший тихо:
— Галя, это я…
Взглянув назад, Галина быстро встала,
Пошла… Остановилась перед ним.
И тут слова, что прежде подбирала,
Вдруг разом улетучились как дым.
Решала встретить сухо, деловито.
А с губ слова иные сорвались.
И вместо: — Здравствуй, тронута визитом! —
Она сказала: — Ну входи, садись…
Нет, он почти совсем не изменился.
Вот разве только малость похудел.
Немного подбородок заострился,
Да волос чуть, пожалуй, поредел.
А так все тот же: статный, кареглазый,
Все с тем же взлетом смоляных бровей.
Все так же мягко произносит фразы,
Да, перед нею он — ее Андрей!
Ее? Да нет же, не ее, понятно!
А все-таки зачем же он пришел?
Ну, посмотреть на сына, вероятно,
А сын за мамин спрятался подол.
И, распахнув глазенки, удивленно,
Из-под бровей насупленных глядит,
Как незнакомец, словно бы смущенно,
О чем-то тихо маме говорит.
— За то, что я… Ты извини, Галина… —
Впервые за такой солидный срок
Решил вдруг навестить тебя и сына,.
Но ты поверь: иначе я не мог!
Прийти — ведь это значит объясняться.
А что я мог сказать тебе тогда?
Двоим, я знал, бессмысленно встречаться,
Коль между ними выросла беда.
И я не мог… Ты понимаешь, Галя?
Придя, услышать горький твой упрек.
И там, в тайге, и после, на вокзале,
Я думал, собирался… И не мог…
Она молчала, у окошка стоя,
Подставив щеки струям ветерка,
И только пальцы быстрые порою
По раме барабанили слегка.
Все тот же профиль, та же нежность кожи
И та же синь больших спокойных глаз.
Знакомо все до мелочей, и все же
В ней было что-то новое сейчас.
Быть может, в том и пряталась причина,
Что вместо пышных золотых волос
Венок из двух тугих тяжелых кос
Кольцом лежал на голове Галины.
От этого казалось, что она
Чуть выше стала ростом и моложе.
Той и не той была теперь жена.
То мягче вроде б, то как будто строже…
Одно мешало в этот час Андрею
Назвать ее красивой до конца —
Шрам, что, полоской тонкою белея,
Бежал под глазом поперек лица.
Но при любви что значит эта малость?
Любовь? А разве он ее хотел?
Ведь он же сам писал тогда про жалость…
И гость, смутясь, неловко покраснел.
— Я часто думал про тебя, про сына…
Чего искал я? И куда забрел?
Нашел я привлекательность, Галина,
А красоты душевной не нашел.
Нет, ты не думай, я ее не хаю,
Какой мне смысл туманить ясный свет?
Она, быть может, вовсе не плохая,
Да вот тепла в ней подлинного нет.
Она красива, в этом нет секрета.
Улыбка, голос, горделивый взгляд…
А мне порою красота вся эта —
Как будто в будни праздничный наряд.
И не глупа, и инженер хороший,
А вот понять ни разу не могла,
Что жизнь без дружбы, ласки и тепла
Становится нередко скучной ношей.
И сам не понимаю: в чем причина?
Последний год все думаю, брожу…
Все так нескладно… Но прости, Галина,
Что я сейчас былое бережу…
— Нет, ничего… — Галина усмехнулась. —
О том забудь. Раз хочешь, говори.
Но грусть твоя не поздно ли проснулась?
Ведь тут не год, а вроде б целых три…
И чуть в сердцах не обронила фразу:
«Ты все о ней… О трудном, о своем…
А вот не вспомнил, не спросил ни разу:
А что же я? Как мы-то здесь живем?»
И, будто в мысли заглянув Галины,
Понуря взгляд, Андрей проговорил:
— Небось считаешь, что тебя и сына
Я позабыл? А я не позабыл.
Я вижу вас. Но ты о том не знаешь.
Ну хочешь, вот скажу тебе сейчас,
Где ты с Сережкой вечером гуляешь?
В том сквере, где палатка «Хлебный квас».
Сказать по правде, мне ужасно стыдно,
Таясь, вот так за вами наблюдать.
Молчи. Я знаю, как тебе обидно.
И знаю все, что можешь ты оказать!
Я много думал… Трудно нам, не спорю.
И все же я решил тебя спросить:
Скажи, могла б ты, пересилив горе,
Вдруг разом все мне тяжкое простить?
Нет, я совсем не тороплю решенья.
Но помни: та не новая жена!
Что было там? Ошибка… Увлеченье…